– Но у вас ничего не получилось? – спросил я.

– Я уже говорил, что ты мыслишь чересчур упрощенно. Никто не ожидал того, что произошло дальше: когда мы повторили опыт при тех же самых параметрах, ничего не случилось. Ниернов в крайнем раздражении продолжал проводить эксперименты весь следующий год, в строгом соответствии с записанными параметрами, получив линейные молнии пятьдесят тысяч раз, однако никаких следов шаровой молнии больше не было.

Должен вам объяснить, что в те времена в советском научном сообществе господствовал принцип механистического детерминизма. Исследователи считали, что миром природы правит железное правило причины и следствия. Такой менталитет являлся плодом политической системы. Над научным миром еще маячила тень Лысенко[8], и хотя отклоняться от общепринятой теории было уже не так опасно, как прежде, это означало по меньшей мере завершение научной карьеры. Такие отступники, как Георгий Гамов[9], все еще были редкостью. Так обстояли дела даже в чисто теоретических областях науки. Что же касается исследования шаровой молнии, что в то время считалось прикладной темой, традиционное линейное мышление было господствующим. Ученые отказывались принимать результат испытаний, убежденные в том, что достаточно успешно получить шаровую молнию один раз, чтобы при соблюдении тех же самых параметров можно было бы воспроизводить ее снова и снова. Поэтому после пятидесяти тысяч безуспешных испытаний Ниернов пришел к очевидному заключению: во время самого первого теста параметры были записаны неправильно.

Вначале ничего особенного. Работы продолжались как обычно, и наказать человека могли разве что за халатность. Но Ниернов добавил политическую окраску. Своим диктаторским стилем руководства он нажил себе множество врагов, и вот теперь ему представилась возможность избавиться от инакомыслящих. В пропитанном паническими настроениями письме высшему руководствую страны Ниернов заявил, что «Проект 3141» саботируют шпионы империалистических держав. А поскольку речь шла о крупнейшей оборонной научно-исследовательской программе, его доклад тотчас же привлек к себе внимание, и было начато масштабное расследование.

Следственная комиссия состояла в основном из сотрудников ГРУ[10], возглавлял ее лично Ниернов. В качестве объяснения непрерывной череды неудачных экспериментов он выдвинул теорию, на которую его вдохновила «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда». Главный герой повести Стивенсона создал препарат, способный расщеплять личность человека, однако когда он приготовил вторую партию, препарат оказался совершенно неэффективен. Он предположил, что купленные им новые ингредиенты оказались недостаточно чистыми, однако впоследствии установил, что грязными были как раз ингредиенты для первой партии, и именно посторонние примеси и обеспечили успешное действие препарата. Так и Ниернов предположил, что во время каждого эксперимента саботажник умышленно отклонял параметры системы от заданных, но по случайному стечению обстоятельств в конце концов эти отклонения привели к созданию шаровой молнии. Разумеется, никакие записи того, какие именно параметры менялись, не велись, поскольку фиксировалось только их заданное значение. Объяснение получилось довольно необычным, однако на тот момент другого у следственной комиссии не было. Следующий вопрос стоял так: какой именно параметр был изменен. Эксперименты проводились с использованием четырех систем: устройства моделирования молний, внешнего электромагнитного поля, излучателя микроволн и аэродинамической трубы, каждую из которых обслуживал свой собственный независимый персонал. Следовательно, саботажник вряд ли имел возможность воздействовать сразу на несколько систем, поэтому первоначально рассматривалось изменение параметров только какой-то одной системы. В то время общепризнанным считалось, что ключевым параметром является мощность электрического разряда устройства моделирования молний. Управление устройством и его обслуживание обеспечивал не кто иной, как ваш покорный слуга.

Однако эпоха довоенных чисток, когда человека можно было обвинить на основании голых предположений, закончилась. Но как раз в то время мой отец, приехав в Восточную Германию на научную конференцию, бежал на Запад. Он был биолог, непоколебимый сторонник генетики, однако в те времена генетика по-прежнему расценивалась в СССР как предательство. Отец постоянно подвергался критике за свои взгляды и потому пребывал в глубокой депрессии. Полагаю, именно это и явилось главным обстоятельством, обусловившим его побег. Для меня последствия поступка отца стали катастрофическими. Следственная комиссия сосредоточила все свое внимание на мне. Вскоре выяснилось, что во время научной поездки в Западную Европу у меня была связь с англичанкой; кое-кто из тех, кто работал под моим началом, из чувства самосохранения, а также под давлением Ниернова обрушил на меня всяческие ложные обвинения. В конечном счете я был обвинен в шпионаже и приговорен к двадцати годам.

Но Ниернов не мог справиться с устройством моделирования молний без меня, поэтому он добился от своего руководства, чтобы отбывать срок меня направили сюда, где я мог продолжать выполнять прежнюю работу. Я оказался в положении бесправного раба. Никакой личной свободы, и все свое время я вынужден был проводить на базе. Даже одежда у меня была другого цвета, не такого, как у остальных. Самым страшным было одиночество. Вне работы никто не хотел со мной общаться – кроме одной молодой девушки, пришедшей к нам сразу же после окончания института, которая единственная относилась ко мне как к равному. Она дарила мне тепло и впоследствии стала моей женой.

Стремясь бежать от действительности, я с головой погрузился в исследования. Трудно описать словами мою ненависть к Ниернову, но, как это ни странно, я, в принципе, согласился с его гипотезой «Джекилла и Хайда», хотя и не верил в умышленное вредительство. Я искренне полагал, что причиной успеха явилось отклонение какого-то неизвестного параметра. Эта мысль приводила меня в отчаяние, поскольку, если бы мне все-таки удалось установить это отклонение, доказать свою невиновность стало бы в этом случае еще труднее. Однако во время работы я старался не думать об этом, полностью сосредоточившись на экспериментах, во что бы то ни стало стремясь еще раз породить шаровую молнию.

Общее направление дальнейших исследований было достаточно очевидным: отклонение не могло быть слишком большим, иначе его обнаружили бы с помощью других приборов или даже невооруженным глазом. Таким образом, необходимо было провести серии экспериментов, последовательно изменяя в небольших пределах каждый зафиксированный параметр; с учетом возможности одновременного отклонения значений сразу нескольких параметров объем экспериментальных исследований возрастал многократно. В процессе работы крепло мое убеждение в том, что Ниернов меня подставил, поскольку, если бы он действительно верил в мое вредительство, он, естественно, попытался бы заставить меня раскрыть, какие именно параметры я менял. Но он ни разу даже не спросил об этом. Остальные сотрудники центра, вынужденные непрерывно проводить бесконечные эксперименты, ненавидели меня. Однако в тот момент все, включая меня, еще верили, что создание искусственной молнии – это лишь вопрос времени.